Несущий Свет - Страница 72

Перед ним поставили высокий серебряный кубок, украшенный вычеканенными в металле розами, и слуга вновь и вновь наполнял его. Но Арцеулов пил мало. Вокруг шумели, Чезаре громко смеялся, бородачи охотно подхватывали, но, присмотревшись, Ростислав увидел: не только он один невесел. Молодой Гонзальво сидел молча, поглядывая то на брата, то на Ростислава. Глаза его были печальны, красивое лицо казалось растерянным и хмурым. Что-то расстроило молодого рыцаря…

Внезапно разговоры стихли. Арцеулов поднял взгляд от кубка и увидел, что гости отложили острые ножи, которыми орудовали вместо вилок. Музыканты спрятали инструменты, а Чезаре откинулся в спинку кресла.

Дверь отворилась, и в залу неслышно вошла девушка в пышных турецких одеждах – невысокая, похожая на пятнадцатилетнего мальчишку. Лицо ее казалось нездешним – слегка смуглым, восточным. При виде ее Чезаре усмехнулся, а младший брат сдвинул брови и отвел взгляд. Что-то крылось за всем этим – за весельем старшего и показным равнодушием Гонзальво. Гадать не имело смысла, это была часть странной, непонятной жизни затерявшегося в веках разбойничьего замка…

Девушка взяла в руки цитру, села на лежавшие прямо на полу подушки, тронула пальцем струну. Тихий звук пронесся по залу. Девушка запела. На этот раз Ростислав не смог понять ни слова. Таинственная сила, позволяющая легко разбираться в незнакомой речи, казалось, иссякла. Впрочем, это было не важно. Грустный красивый голос рассказывал о чем-то далеком, недостижимом, ушедшем навсегда. Ростиславу показалось, что он видит песчаный берег, белый город с высокими минаретами, узкие улицы, заполненные шумной толпой и верхушки зеленых пальм за высокими глухими стенами…

Голос смолк, но цитра по-прежнему звучала. Музыка походила на легкий ветер, веющий над холодными волнами, навеки разлучившими со всем, что было дорого, чему уже не вернуться никогда…

Девушка молча встала, поклонилась и вышла, провожаемая одобрительными возгласами раскрасневшихся бородачей. Чезаре по-прежнему усмехался, но младший брат был серьезен, его красивое лицо казалось изваянным из мрамора…

Пир был в самом разгаре. Слуги вносили все новые амфоры, посреди стола был водружен вылитый из белого сахара миниатюрный город, тут же разломанный на части жадными руками, когда старший ди Гуаско, взглянув на Ростислава, еле заметно кивнул. Арцеулов понял и, поклонившись присутствующим, вышел из зала.

Слуги помогли переодеться, несмотря на все его протесты и возмущения: к подобному барству он не привык. Наконец его оставили одного. Арцеулов облегченно вздохнул: китель, фуражка, шинель, сапоги, – он снова стал самим собой. Мешок он закинул за плечи, револьвер привычно сунул в кобуру. Оружие показалось неожиданно тяжелым. Ростислав удивился: револьвер был заряжен. Выходит, в замке ди Гуаско разбирались не только в арбалетах…

Чезаре ждал его на пороге. Чуть поодаль стоял младший брат, словно не решаясь подойти.

– Попрощайтесь, – чернобородый, кивнув, шагнул дальше, к выходу.

– Счастливо вам, сеньор, – Гонзальво грустно улыбнулся. – Жаль, что нам так и не удалось поговорить. Возьмите на память. Да хранит вас…

Не договорив, он быстро передал Арцеулову что-то маленькое, блеснувшее в свете ламп. Ростислав поблагодарил и протянул руку – пожатие младшего Гуаско оказалось крепким и резким…

Он уже повернулся, чтобы идти, но украдкой все же взглянул на подарок. Иконка. Маленькое серебряное изображение Мадонны. Что-то странное было в этом прощальном даре – словно Гонзальво хотел о чем-то сказать, но так и не решился. «Да хранит вас»… Имени Творца в этих стенах не произносили…

Чезаре вывел его не через ворота, а сквозь узкую потайную калитку в стене. Ростислав обернулся: замок исчез, только развалины донжона темнели на фоне ночного неба…

– Лодка ждет, – Чезаре кивнул в сторону обрыва. – Спускайтесь, там есть ступеньки… Не люблю прощаний, сеньор. Нам уже не увидеться – может, это и к лучшему. Каким бы ни был ваш путь – идите до конца…

Арцеулов повернулся, чтобы ответить, но вершина Чабан-Кермена была пуста, только ночной ветер шумел над старыми руинами. Ростислав вздохнул, поправил ремень и начал осторожно спускаться с обрыва…

9. ДЕЛЕГАТ СЪЕЗДА

Степа Косухин очнулся, открыл глаза и увидел ангелов. Крылатые младенцы летели по нарисованному небу, чему-то беспричинно улыбаясь. Степа вгляделся: огромная фреска расползлась по всему потолку и даже захватила своими голубыми разводами верхнюю часть стен, доходя до оконных проемов. Он лежал на койке, укрытый неправдоподобно чистой простыней; слева была тумбочка, а дальше – долгие ряды кроватей. Косухин поднял руку к лицу и уткнулся в толстый слой бинта: значит, он уцелел и на этот раз. Ударь осколок чуть посильнее, ангелы, которых он теперь рассматривал, могли быть и ненарисованными…

…18 марта 1921 года штурмовые колонны вступили на неверный весенний лед. Впереди, за туманной дымкой, был Кронштадт. Красные знамена развевались над колоннами, и такие же красные флаги полоскал весенний ветер над фортами крепости. Свои шли против своих, но на пятом году Смуты это уже не могло удивить.

Делегат X съезда РКП(б) Степан Иванович Косухин шел впереди своего полка. Оружие он не вынимал, да и не в кого покуда стрелять. Бой еще предстоял, а пока надо просто дойти. Было страшно – не только из-за шевелящегося под ногами льда и кронштадских пушек. Опасней была пуля в спину. Степа знал, что полк, в который его назначили перед самым штурмом, ненадежен. В начале месяца он чуть не переметнулся к восставшим, и по приказу товарища Троцкого расстреляли каждого десятого. Сейчас за густой цепью бойцов шла другая: заградительный отряд был готов уложить на месте малодушных. Косухин знал, что, когда начнется стрельба, он должен ждать пулю с любой стороны.